Я и мои рабы

Тот, кто не может процитировать евангелие, не имеет права называться христианином. Тот, кто не может процитировать меня, не имеет права называться моим рабом.

Сказав так, я отшлёпал соседского мальчишку. В ответ он укусил меня за руку.

— Так начиная своё утро, навряд ли хорошо ты проведёшь сегодня день, — заметила проходившая мимо воровка.

— Ну, в чужом глазу каждый своё отражение найдёт.

Я проморгался и вернулся в дом. Пора было поглощать дымящуюся яишницу.

Через пятнадцать минут, напевая марш наёмных торговцев и поправляя пиджак, я уже шёл на работу. Чем дальше в лес, тем чаще встречались мне сослуживцы, которых, впрочем, стоило бы скорее называть солживцами.

“Я не люблю чайные ложки — я люблю столовую ложь” — гласила надпись на футболке одного из них. Футболка? Нет, правда? Я тащусь по жаре в этом твидовом пиджаке, а они значит решили, что им можно в футболке на работу?

В знак протеста раздеваюсь до трусов. Через несколько шагов ступни начинают неприятно похлюпывать. Видно, гулянка вчера задалась. Ну да ладно, может хоть больничный дадут.

У дверей конторы скопление народа. Все тычут пальцами: кто в соседа, кто в себя, а иные и вовсе в камеру. Никакого чувства такта.

Стоило мне так подумать, как вспомнил про давешнего мальчишку. Что-то с ним теперь стало? Оглядываюсь по сторонам и вдруг понимаю, что он так по-прежнему и висит на моей руке, уцепившись в неё зубами.

Я грожу ему пальчиком. Не помогает. Перестаю грозить, оставив свой перст указать в небо. Мальчик закономерно начинает смеяться и отваливается. Осознав, что попался на такой очевидный трюк, он пристыжено поджимает хвост и убегает, поскуливая.

Небо наконец проясняется, я проталкиваюсь сквозь толпу, дверь открывается мне навстречу и из неё выходит Сенатский. По рядам разносится шёпот. Люд подобострастно снимает шляпы и кланяется. Коню же нет до них никакого дела, он отходит в сторонку, туда, где траву ещё не вытоптали вконец и тоже пригибает голову.

Что произойдёт дальше меня мало волнует и я поднимаюсь по ступенькам в свой кабинет. Почему-то в своём плюшевом кресле я обнаруживаю далеко не плюшевого начальника, раскуривающего сигару.

— Ты не уволен, — говорит он самым серьёзным тоном, на какой способен, а надо заметить, что способности по этой части у него совсем слабенькие.

— Ну я от вас другого и не ожидал, — бросаю я в ответ, а вслед за ответом бросаю на кресло свою одежду и сумку. Начальник ловко уворачивается и обиженно проскальзывает в дверь.

Чуть помедлив, я выхожу вслед за ним и направляюсь в медпункт. Недовольная уборщица размазывает по полу красноватую воду. Пытаюсь успокоить её взглядом, но она всё же успевает неодобрительно покачать головой.

Войдя в кабинет врача, подозрительно принюхиваюсь. Опять выпил весь спирт, мерзавец!

— Не весь, не весь, — оправдывается маленький человечек в очочках, — а ножки-то у вас, однако, того-с…

— Как раз для тебя работка будет, бездельник.

Плюхаюсь на вращающееся кресло и делаю пару кругов. Протягиваю ноги врачу, который тут же принимается обрабатывать их каким-то своим составчиком.

Минут через пять всё готово, и даже надкусанная рука как с конвейера. Вот только желания покидать радушные стены медкабинета как не было, так и не появилось.

Ничего не поделаешь. Достаю с верхней полки шкафа чипсы и начинаю хрустеть. Врач предусмотрительно вешает на дверь табличку “ОБЕД” и присоединяется ко мне.

Прохрустев с полчаса, возвращаюсь к себе в кабинет. Там уже, конечно, целая стопка резюме. Выпускаю из клетки тигра и смотрю как исчезают страница за страницей. Когда остаётся листков семь или девять, окликаю животное.

— Эй, Рандом, поживился и хватит! Давай-давай, обратно в домик, мой хороший.

Тигр распушает хвост и с достоинством удаляется. Я принимаюсь, наконец, за работу.

Работа у меня ответственная, с ней не справиться никому, кроме меня. Кропотливо прочитываю каждую букву, и, по совокупности улик, вывожу заключение: “в приёме на должность <название должности> соискателю <имя соискателя> отказать по причине отсутствия свободных вакансий”. И всё это каллиграфическим курсивом, без единой ошибки. И так семь или девять раз.

Закончив сей титанический труд, поднимаю трубку и заказываю пиццу в номер.

— Да побыстрее, обед ждать не любит.

Бросаю трубку на рычаг и слушаю раздавшийся от удара звон. К счастью для курьера, отзвуки ещё слышны когда за дверью раздаётся стук.

— Войдите, — говорю я, приглаживая бородку.

— Извольте откушать, — говорит курьер, внеся пиццу и бочком удаляясь из кабинета.

Киваю ему в ответ и принимаюсь за блюдо. А ведь пожалуй день не так и плох. Но воровка, конечно, знала что говорила — в пицце не нашлось ни одной маслины.

После обеда темнеет, а значит рабочий день закончен. Сжигаю все резюме, которые ещё остались в комнате (и когда их только успели принести?), и выхожу, раскрыв зонт.