Красные и чёрные
Красные и чёрные шахматные клетки — ковёр в центре небольшой квадратной комнаты. Классные и чёткие люди размеренно расставлены по этой комнате — не большими группами, но по двое, по трое. Сколько их на шестидесяти четырёх клетках и пространстве вокруг них — никто не считал, никто не ставил такой задачи. Столько уже навидался Иван Петрович Смирнов гостей и других, совершенно случайных людей, что и не следит за дверьми, за потоками, за коммуникациями. Но и вопросом о существовании самого Ивана Петровича не задаются присутствующие: всё идёт само по себе, гладко, как поверхность озера Сенеж.
Но что же именно идёт? Игра. Не шахматы в прямом смысле слова, хотя на доске стоят в числе прочих Королева, Конь и Белый Офицер. Не танцы, хотя среди присутствующих не один танцор. Но и театром всё это тоже не назвать — в комнате нет зрителей, нет стен, нет коварных глазков вездесущих камер.
Вот Конь переходит с чёрной d4 на красную f5. Это тактика: как будто бы уйдя из центра внимания, он лишь подчёркивает свою роль. Его не звали, не приглашали сюда, неизвестно даже как он узнал об этом месте и времени, но все ожидали, что он придёт, что встав на крышку рояля прочитает своим ироничным баритоном Песнь Эльфов. И он уже сделал это, почти незаметно и вкратчиво, и теперь, в тайне гордясь своим успехом, переходит от одной кучки людей к другой, бросает афоризмы и пустые слова на ветер — пусть и искусственный ветер кондиционера.
— Конкистадоры по своей природе были не завоевателями, а бандами уродов, приятели, — провозглашает он со своей новой позиции. Одна из бесчисленных чёрных пешек кивает и поддакивает:
— Реконкиста стала бессмыслицей европейского масштаба. Нам докладывают из штаба: нас преследует куница.
Конь принюхивается к ветру, силится что-то ответить, кажется у него даже получается, но долой, долой!: обозреем другой пятачок комнаты, другие фигуры.
Вот Белый Офицер говорит по межгороду, шнура телефона едва-едва хватает, чтобы дотянуться от аппарата до главной диагонали, если прислушаться слышно шуршание электричества в проводах.
— Первый-первый, я второй. Троцкий в очках, оборону держит Колчак.
В ответ — всплески электромагнитных возмущений, электронная буря в чаше приёмника. Офицер прислушивается, подмигивает Королеве левым глазом и продолжает в микрофон:
— Чехи с нами, не боимся цунами.
Королева молчит, хмурится и подвигается на b5 (!)
— Шах!
Иван Смирнов вздрагивает, пробуждается ото сна, оторопело молчит.
— Страх. И ужас. И все эти неудачи главного героя поэмы. Всё это — я повторюсь, — всё это вместе и никак не по отдельности и составляет литературную ценность произведения.
Слышит он от своей соседки — учительницы литературы — и потихоньку погружается обратно в дремоту. Эта история не о нём.
Конь резво идёт на e7, хлопает Белого Офицера по плечу и шепчет:
— Всё под контролем, едем на гастроли.
— Царя забыли, Деникина разбили, — всё так же в трубку отзывается тот.
— Шах! — Королева уже на e5.
Конь выглядит недовольным. Его позиция на e7 безопасна, но как будто бы становится всё более невыгодна с точки зрения социального положения.
— Прыг-скок, левый носок, такой размах — королю шах! — Его баритон уже не столь вкратчив, когда он, пробежавшись до c8 делает такое заявление.
Партия переходит в эндшпиль, три чёрных пешки спешат из комнаты на круиз, капитан дальнего следования играет на фортепьяно марш. Смирнов снова вздрагивает, ему чудится тоненький голос скрипки из других измерений, но открыв глаза он видит лишь продолжение игры.
Помедлив с минуту, Королева оглядывает комнату победным взором и торжественно шагает обратно до b5.
Шах. Точка. Мат. Точка. Пусть шахматы придумали в Индии, это — китайская комната.