Такояки

У меня в голове поселились два такояки: один чёрный, а другой в белую крапинку. Тот, что чёрный, всегда бодр и полон сил, а тот, что в крапинку имеет сильную зависимость от погоды. В дождливый день он, бывает, с утра до обеда поёт одну песню — из тех, что каждый день крутили по радио полвека назад. В такие часы я совершенно не могу работать. Но я понимаю, что в том не его вина, и только пью вино.

Чёрный появился на час раньше. Это произошло через четыре минуты после того, как меня разбудил звонок следователя. Я точно запомнил время, я до сих пор вижу положение стрелок — три пятьдесят шесть, секундная точно по середине. А ровно в четыре такояки со мной и поздоровался.

Летом, когда солнце всех допекает настолько, что я не могу спать из-за стонов соседей, крапчатый надувается и люкает. Делает он это спонтанно, иногда в самый неподходящий момент, а иногда и в подходящий. В такие минуты я обычно тщетно пытаюсь понять, как же это он так люкает? Но только стоит подобраться к разгадке, как он замолкает и сдувается.

Часов около пяти (часов уже ни под рукой, ни на руке не было) появился второй такояки. Не здороваясь, просто сел на кресло в первом ряду и сделал вид, что сидит так уже вечность. Следователь видно заметил заминку в моей речи и озабоченно спросил, не вспомнил ли я чего. На что я ответил: “труп спрятали в сосновом бору, а закопать поленились”.

Отвисшая челюсть, отчаянный крик, лязг тормозов. Таксист хотел даже взять с нас за подгоревшие шины, но, увидев сузившиеся зрачки следователя, передумал. По лесу шли молча, только одинокие птицы аккомпанировали бряцанью наручника.

Бывает и такая погода, когда хочется залезть под одеяло и проспать там от и до, но вместо этого сидишь на холодной кухне и молишься кофеварке. В такие часы даже чёрный немного нервничает и вместо обычной уверенной улыбки на его лице красуется неуверенная и корявая. Когда он это осознаёт, смущается и хихикает. А вот белый, напротив, свеж и виртуозен.

В какой-то момент я осознал, что следователь хочет меня повесить. Вообще-то, такояки уже пять минут мне на это намекали, но я был слишком увлечён своей сонливостью. “Повесить — это, конечно, всегда можно,” — подумал я — “но делать это вот так в открытую, посреди сосен, на рассвете? Какой восхитительно дурной вкус!”

Прожил уже три года с такояки в голове, но так до сих пор и не подсчитаю, чего же от них больше: пользы или вреда. С одной стороны дельным советом помогут, с другой — мешают работать, или спать, или играть в теннис. А если посмотреть сверху, так и вовсе странная картина: прямые параллельны, а мы с такояки — лишь точки на одной из них.

Когда я бываю на море (а это бывает только глубокой осенью, когда даже запоздалых туристов уже смывает волной), чёрный просится на волю: поиграть в песке. Отпускаю его и в голове становится одновременно пусто и легко. Но вскоре крапчатый начинает зазнаваться и распухает, чуть ли не ломая черепную коробку. Поэтому я не могу позволить чёрному забавляться снаружи подолгу.

Мыло, табуретка и верёвка всегда у них наготове, но я человек подготовленный. Язык мой моему врагу не друг и всегда готов уболтать зазевавшегося до суицида. До этого, впрочем не дошло, ибо два трупа в одном лесу не уживутся, и мы продолжили поиски, сделав вид, что ничего не случилось. К обеду прочесали пол-леса, а к закату оказалось, что труп оставили на потолке.

Вот ещё случай: иду по магазину, глазею на витрины. Вдруг такояки мне и говорят (не в унисон: чёрный на уменьшённую квинту выше, чем крапчатый): своруй огурец. Как человек слабый духом (а я так себя всегда ощущаю по четвергам), я повиновался и положил огурец в карман. На следующий день разболелась совесть, но к счастью под рукой оказалось обезболивающее и я, вколов две дозы, почувствовал облегчение.

Потом ещё были шариковая ручка, рулон обоев, титановые белила и прочие мелочи, по большей части совершенно бесполезные. Многие из них до сих пор валяются у меня в чулане. Но когда такояки сказали своровать стог сена, я всё же отказался. После этого мы три недели не разговаривали.

Шум вертолёта разбудил нашу угрюмую троицу (не считая такояки: труп, я и следователь) только на заре. Кажется, белый тогда опять внушил мне сон про справедливость и был не слишком доволен когда я, не досмотрев его, проснулся. Следователь же был ещё злее, ибо соорудить себе нормальную кровать в лесу он так и не сумел. Поэтому когда спасательная бригада начала спускаться, он тут же раскомандовался.

Впрочем, и без его указаний труп вскоре прицепили на верёвках к вертолёту и увезли. Нас на борт не взяли и пришлось опять тащиться через весь лес. Чёрный подбадривал меня и хотел было подбодрить следователя, но не знал как.

Вернувшись домой, я завалился на мягкую кровать и проспал два дня. Только проснувшись я наконец полностью осознал, что в моей голове теперь живут такояки.