Без таланта

Нет у меня таланта придумывать. Не то, что бы никогда не было, но похоже весь был потрачен. Что самое обидное — почти впустую. Когда после первого успеха я возомнил себя великим писателем, начал работать над непомерно длинным и сложным романом, из которого в итоге ничего не вышло. Но это ещё что — возомнив себя великим писателем, я и жить стал соответственно. На широкую ногу. Проводя вечера и ночи напиваясь в сомнительных компаниях и дорогих заведениях. Тратя свои слова на пустые знакомства.

А, что об этом говорить! Может и не было у меня таланта, может и был — теперь-то что? Не могу придумать мало-мальски интересную историю. Вот и приходится писать только про то, что видел своими глазами, слышал своими ушами и так далее. Но конечно я бы только распугал своих старых поклонников, если из фэнтэзийного жанра перешёл бы к очеркам и реализму. Так что автор за моим псевдонимом драматически умер в аварии, а вместо него появился скромный безвестный я.

Как-то так.

Но на этом моё нытьё не кончается, а только начинается. Потратив свой талант, я ничего не приобрёл кроме дурного привкуса, а вдобавок растратил ещё и весь гонорар. Куда там, на самом деле я ещё и залез в долг. Благодушный редактор дал мне под работу над моей рукописью, которую я так и не закончил. В общем-то и история с аварией была для того, чтобы не переживать за этот долг. Я даже уговорил одну женщину прикинуться моей гражданской женой и вручить редактору мою писанину как прощальный подарок от “почившего автора”. Сам же я переехал в другой город. И там снова жил не по средствам, и влез в долги. От угрызений совести я даже устроился на неквалифицированную работу, но уже через два дня нагрубил начальству и вместо извинений уволился. Может я и вовсе устроился лишь для того, чтобы чувствовать себя не ленивым должником, а оскорблённым и гордым?

Кто знает? Мне копаться в этой своей психологии не очень-то и хочется. Да и всё это по-прежнему предыстория. Так, набросок портрета главного бездействующего лица. Называть себя лицом действующим или уж тем более “героем” как-то язык не проворачивается.

Как можно догадаться, я уехал и из того города. И ещё не из одного. В конце концов я отчаялся заработать писательским трудом; хотя мои путевые заметки изрядно выросли в толщине, никому они не казались особо ценными. Даже мне. Но вот незадача: сбегая из последнего города, я пообещал себе больше не брать долгов. Нет, не так; обещание я бы с лёгкостью нарушил. Просто, мне в конец опротивело это.

Но кушать-то к сожалению по-прежнему хочется. И я решился. Поделился у засыпающего алкоголика бутылкой водки и после нескольких глотков пошёл попрошайничать.

Да. Именно так. После всего мне уже даже не стыдно в этом признаваться. Бумага стерпит. Уж это у неё хорошо получается. А я — я становлюсь таким же безразличным как бумага.

А как иначе? Сидеть, опустив голову, уставившись унылым взглядом в медленно растущую горстку мелочи и сгорать со стыда? Нет, лучше уж умереть. Но вместо этих печальных альтернатив, я наблюдаю за потоками людей. Усталые, счастливые, злые, радостные, безразличные, спешащие, занятые, довольные, раздражённые, пьяные, плачущие, безразличные, грустные, смеющиеся, говорящие, гневные, обиженные, безразличные, безразличные, безразличные.

Идут себе и идут, кто-то проходит мимо так и не заметив мою протянутую руку. Кто-то, заметив меня, отводит глаза, кто-то раздражённо морщится, кто-то с отвращением кидает пару монет, а то и купюр, кто-то смотрит с состраданием, но лишь разводит руками. Мне почти всё равно. Каждый из них — лишь кадр в бесконечной плёнке, ходячий кошелёк с небольшим шансом выронить монетку. И в то же время каждый уникален, у каждого своя жизнь, для них это я — кадр. Как глупо.

Вот проходит пьяный менеджер, достаёт из бумажника первую попавшуюся купюру и кидает в мою “копилку”, нагло глядя мне в глаза. Кажется, даже хочет сказать что-то, но так и не придумывает ничего и покачивающейся походкой продолжает свой путь к смерти.

Вот инвалид косится на моё вроде бы здоровое тело. Но и он не скажет “иди работай”. Этим хороша жизнь попрошайки: если сам не полезешь выпрашивать у конкретного человека, мало кто захочет с тобой связываться. Ну, разве что охрана или полиция, но здесь и они толерантны.

Пока я думаю так, в мою копилку опускается ещё несколько мелких купюр. Их прошлый владелец долго рылся в карманах и пересчитывал сумму, но так ни разу и не поглядел мне в глаза. Я не пересчитываю сумму — не так уж и важно, кто сколько пожертвовал. А общую сумму пересчитаю в конце “рабочего дня”.

На самом деле не над чем тут смеяться. Пусть я и не приношу пользу, занятие попрошайки — дело непростое. Найти правильное место, не быть обнаруженным за заказом пиццы, ходить в рваной одежде, и, наконец, что пожалуй сложнее всего — сидеть и не делать ничего часами. Да, можно тянуть руку, но это не то, что может заполнить пространство в моей голове. Не говоря уже о том, что рука устанет! Хоть я и написал про “протянутую руку”, это лишь метафора.

Вот и получается, что всё, что остаётся — наблюдать людей на каком-нибудь коротком промежутке подземного перехода. Я раньше любил подземные переходы. Когда я был подростком. Лучшие моменты моей юности прошли в переходах. Моя первая банка пива, мой первый поцелуй, моя первая гитара — всё это было в переходах.

Тем хуже для меня быть теперь одним из тех неопрятных, унылых людей, сидящих с жалким видом и выпрашивающих мелочь. Все мои воспоминания пошли насмарку. Я ненавижу переходы. Мне становится тошно, даже когда я просто прохожу мимо. Я ненавижу эту чёртову работу! Ненавижу! Ненавижу!

Но что ещё я могу сделать?! Всё, что я могу себе позволить — смириться и наблюдать. Наблюдать, кстати сказать, не только за другими, но и за собой. Пусть медленно и незаметно, но я меняюсь.

Это немного страшно. Когда я только начинал, я же не планировал превратиться в безыдейного бомжа. Нет, я относился к этому как к “экспириенсу”, “удару судьбы” — как угодно, но не как к норме. Но человек устроен так, что то, что делаешь регулярно становится нормой помимо наших желаний. Норма — не то, что мы сознательно решаем считать нормой; норма — то, что мы чувствуем таковой.

Например, для кого-то давать деньги таким как я — норма. И они будут это делать, даже если вы убедите их, что этого делать не надо. Для кого-то норма нагрубить человеку, которого видишь первый раз. Для кого-то — для меня — уже стало нормой быть ещё одним нытиком, пишущим о себе, претендуя на писательство. Точно так же нормой становится и быть быдлом, живущим тем жалким потреблением, которое можно добыть не напрягаясь.

В конце концов, я заставляю себя писать эти строки, чтобы доказать себе, что это не так, удержаться за тот образ себя, который я так ценю. Я не хочу оставаться здесь! Пожалуйста, пусть кто-нибудь меня заберёт! Купите уже мою жалкую писанину, да подороже, чтобы я мог снова почувствовать себя “писателем”, “независимым человеком” и т.д. и т.п.

Да-да, лучше уж я буду попрошайничать в обмен на свою работу, в офисах издательств. Пусть я больше не могу уважать себя, меня вполне устроит просто комфортная жизнь.

Но боюсь, что все мои слёзные просьбы бесполезны. В мире развелось слишком много людей, пытающихся заработать нытьём. Рынок переполнен, чтобы преуспеть на нём нужна большая удача. Всю свою удачу я, однако, уже растратил. Те крохи, которые ещё остались, я каждый день отдаю за гроши, сыплющиеся в мою копилку.

Быть может стоит всё же сделать ставку на способности, а не везение? Так вернёмся же обратно в мой переход.

Сегодня днём я дежурил на одном из самых “рыбных” мест города — мне посчастливилось занять его раньше других претендентов. Несмотря на это дело шло медленно. Первым мне подкинул денег человек, изначально собиравшийся пройти мимо. Но приглядевшись и увидев, что моя копилка совсем пуста, он достал кошелёк, вытянул из него купюру и аккуратно положил её для меня. Купюра оказалась приличной. Я с трудом подавил огонёк в глазах и лишь кивнул в благодарность.

Когда он ушёл, я ешё долго раздумывал над тем, зачем же он это сделал. Из сострадания ли? Не хотел ли он намекнуть мне: “возьми и уходи, нечего тут честным людям глаза мозолить”? Когда я опомнился от раздумий, в копилке всё также одиноко лежала эта купюра. Улучив момент, я протянул руку, забрал хрустящую бумажку себе и положил в карман. Если кто-то увидит, что мне уже дали такую сумму, то вероятно уже не захочет платить.

Впрочем, есть и обратное соображение: увидев, что другие люди кидают крупные купюры, кто-то может постесняться кидать совсем уж гроши и кинуть рыбку побольше. Или не кинуть ничего.. Надо собрать профсоюз попрошаек и заказать социологическое исследование. Впрочем, куда там — никто из нас не заплатит за что-то столь эфемерное.

..Когда-то в прошлой жизни случайный знакомый спросил меня: “ты что, никогда милостыню не просил?”. Тогда мне это казалось странным, я даже не мог представить себя пересекающим эту черту. Нет, лучше сказать “стену”. В каждом переходе, около церкви или магазина — везде, где обретаются попрошайки — воздвигнуты глухие стены из вязкого стекла. Мы видим тех, других, через это стекло. Тогда, раньше, я не представлял себе, как его пересечь. Теперь я нашёл лазейки в лабиринте. Но сами стены не исчезают, сколько я не смотрю на них с другой стороны.

“Нет у меня таланта придумывать”. Какая глупость! Да у меня таланта писать нет. Таланта жить. Да никаких у меня талантов нет! Разве что.. забивать на чувства других? Ныть? Есть пиццу при минимальном бюджете? Всё это странно называть талантами. Так что, быть может, если я ещё смогу заставить себя писать, следующий рассказ начну словами: “у меня нет никаких талантов”.