Глава два

Яркое летнее солнце будит меня, пробившись лучами сквозь щели жалюзи, и я мгновенно осознаю, что опаздываю. Нет времени на размышления, и всё же натягивая школьную форму, я успеваю подумать о том, как редактор вырежет все мои неуклюжие движения и очередное моё утро превратится в идеальный образчик современного монтажа.

Однако мне нет дела до её трудностей и я без малейших угрызений совести оставляю кровать не заправленной, а окна — зашторенными. Прохожу в кухню и здороваюсь с холодильником:

— Охайо гозаэмасс, рэзокко-сан. Кёомо йорощку нэ.

Холодильник отвечает довольным жужжанием. Я открываю дверцу и достаю пачку йогурта, которая сегодня сойдёт за завтрак. Закрываю дверцу, кладу йогурт на стол, достаю ложку и, произнеся дежурное “итадакимасс!”, приступаю к своей нехитрой трапезе.

Через пять минут последний раз окидываю взглядом квартиру и размышляю о том, что в такие моменты было бы неплохо иметь настенные часы. Но тянуться в карман за смартом только для того, чтобы уточнить на сколько минут я опаздываю, мне откровенно лень.

Выйдя из подъезда, в очередной раз проклинаю местный климат: если даже сейчас уже можно почувствовать жар солнечных лучей, то к полудню можно ожидать форменный ад.

Спускаясь с холма, машинально обращаю внимание на отсутствие утренней толпы школьников — ещё один индикатор моего опоздания. Вместо школьников вместе со мной идут хмурые “сарариманы” и случайно выползшие в столь ранний час ниты. Мне, впрочем, нет до них никакого дела, но я не ускоряю шаг, потому что уже и так иду с крейсерской скоростью.

А вот и школа, в которой меня как обычно ждут увлекательные приключения обыкновенного школьника. Первым приключением станет преодоление кордона, выставленного доблестным ученическим советом для отлова опоздавших (тот факт, что сами дежурные из-за этого задерживаются на уроки, конечно мало кого волнует).

Представляю, как обрадовался бы продюсер, если бы для преодоления этого препятствия я бы разбежался и с боевым кличем пронёсся через вход мимо дежурных на сверхзвуковой скорости. Или попросту запрыгнул бы в окно, избежав любых контактов с ними. Но я не буду радовать их подобными вещами: не говоря уже обо всём прочем, это попросту дурной вкус.

Вместо этого я рассматриваю два основных варианта: понадеяться на то, что мне повезёт с дежурными, или на то, что где-нибудь на первом этаже будет открытое окно. Вообще-то мы — комитет по борьбе с узаконенным насилием — всегда стараемся оставлять эту лазейку для опаздывающих, но к сожалению учсовет и учителя тоже не дремлют и регулярно ходят и закрывают окна.

Потратив почти минуту на размышления и не придя ни к какому выводу, я решил всё же свериться с часами. 8:31 — последний звонок прозвенел минуту назад, значит с вероятностью около 60% меня не станут сопровождать к директору или завучу, но отругают и сделают соответствующую запись, если только мне не удастся как-нибудь договориться. Если же я потрачу время на поиски отрытого хода, а потом вернусь к официальному входу, вероятность что меня загребут достигнет 86%.

“Щёганай-нэ” — бормочу себе под нос я. Остаётся последнее средство.

Я достаю из портфеля первую попавшуюся тетрадь и вырываю из неё листок. Складываю его вдвое, затем, повторяя привычные движения, делаю ещё несколько изгибов и наконец самолётик готов. Критически осматриваю его и, не обнаружив особых недостатков, отправляю лететь.

Сделать бумажный самолётик может каждый, но не каждый самолётик полетит далеко. Однако я потратил немало часов на совершенствование этого искусства и теперь не сомневаюсь в своём мастерстве.

И действительно, ветер подхватывает его и самолётик летит вперёд и вверх, поднимаясь вдоль школьных стен и как будто насмехаясь над учениками и учителями, запертыми внутри. Я представляю как любопытные взоры обращаются к окнам, а недовольные взрослые начинают ворчать в ответ. Но всё это — не более, чем моё воображение.

Сам же я разворачиваюсь и иду в противоположную сторону. Порыв встречного ветра ударяет мне в лицо и на несколько мгновений, закрыв глаза, я представляю себя героем, преодолевающим все трудности на своём пути. Открыв глаза, я оглядываюсь в пустой надежде разглядеть блики камеры, прячущейся в кустах или в соседнем доме.

Затем я возвращаюсь к реальности и поворачиваю за угол. Опять оглядываюсь по сторонам — теперь уже чтобы проверить, нет ли поблизости учителей или других “опасных” личностей. “All clear”, — заключаю я и, подпрыгнув, хватаюсь рукой за пожарную лестницу.

Подтянувшись, я ползу вверх, балансируя между скоростью и безопасностью подъёма. И, конечно, представляю восторг режиссёра и его довольную физиономию (не то что бы я имел что-то против него, но у него настолько примечательное лицо, что трудно называть его иначе как физиономией).

Но если зрители будут убеждены, что для меня это раз плюнуть, то я-то разумеется знаю, насколько это далеко от истины. Я пытаюсь игнорировать страх, но на самом деле мои конечности начинают ощутимо дрожать уже на середине лестницы и единственное, что спасает меня от позорного бегства — то, что возвращаться назад ничуть не спокойнее.

Преодолев третий этаж, я делаю небольшую передышку. Обычно в такой ситуация я бы послушал любимую группу, чтобы подбодрить себя, но сейчас не лучшее время доставать смарт и наушники. Поэтому я лишь напеваю шёпотом пару строчек из песни:

“It doesn’t matter how hard my life can be, sore demo i won’t give up makeruki shinai!”

Хоть немного зарядившись энергией, я ползу дальше. Вспотевшие ладони проскальзывают, но всё так же отчаянно продолжают цепляться за холодные металлические перекладины.

Наконец, мой подъём, превратившийся уже в пытку, подходит к концу. Я хватаюсь за поручни ведущие на крышу и подтягиваю свою уставшую тушку на уже успевший нагреться на солнце рубероид.

Да уж, надо сказать, что я не ожидал такого исхода, когда, небрежно запуская самолётик, решил лезть на крышу. Я, конечно, сумел пробраться в школу в обход заград-отряда, но теперь вынужден просто лежать на раскалённой поверхности и приходить в себя. А впрочем, пошло оно всё к чёрту!

Подумав так, я ложусь поудобнее, кладу под голову портфель и смотрю на чистое голубое небо. В отличии от известного персонажа, мне нет дела до размышлений о красоте или человечности, или смысле жизни, или какой-то ещё ерунде — я просто наслаждаюсь своим (не)заслуженным отдыхом.

Но, увы, расслаблялся я не долго.

“Бамммм” — над крышей раздаётся резкий металлический звук, и обернувшись я вижу распахнувшуюся дверь, а за ней чёрную-пречёрную ауру. Проходит несколько мгновений саспенса и я успеваю придумать несчётное количество сценариев своей безвременной кончины, прежде чем наконец на сцену вылезает виновник шума.

Или, точнее, виновница — Токисака Айка, известная на всю школу как лучшая ученица по математике (не только в своей параллели, но за всю историю школы) и строгая блюстительница правил. Элегантным движением поправив юбку, она выходит из тени на освещённую солнцем крышу и, гневно сверкая глазами, направляется в мою сторону.

Тут я наконец понимаю, что как бы я не тренировал своё воображение, оно всё ещё не дотягивает до того, что порой преподносит реальность. Но что бы ни уготовила мне судьба, надо принимать её удары с достоинством; я поднимаюсь с колен и отряхиваю форму, пытаясь выглядеть как можно спокойнее.

И кажется мне это удаётся в достаточной мере, чтобы Токисака пришла в бешенство.

— Омаэ.. омаэ.. — шепчет она, подойдя ко мне на расстояние в пару метров.

На мгновение мне приходит в голову мысль ответить “Охайо гозаэмасс, Токисака-сама” и как ни в чём не бывало пройти мимо. Но рассудок тут же возвращается ко мне и я понимаю, что если сделаю так — уже не отделаюсь каким-то там походом к директору. Однако ничего лучше я придумать не могу и продолжаю стоять молча.

— Омаэ-на, — наконец, она немного успокаивается и приходит в себя, — нани о щте ирунда конна токорони?

Её интонация и даже лицо подозрительно спокойны, но я достаточно хорошо знаю её, чтобы не принять это за чистую монету. Я тщетно пытаюсь придумать оправдание, которое прозвучит достаточно убедительно, чтобы она не сбросила меня с крыши на месте.

“Вчера вечером я задремал на крыше и проспал начало уроков, потому что забыл завести будильник” — нет, не то. Даже несмотря на то, что часть про будильник соответствует действительности, всё остальное — слишком абсурдное враньё.

“Я только что прилетел на такси-вертолёте, но почувствовал себя плохо в дороге и решил прилечь отдохнуть” — без комментариев.

Не сумев придумать ничего лучше, я говорю правду или, во всяком случае, часть правды.

— Ано-нэ, Токисака-сан, орега-нэ.. нэсугощи мащта.

Сказав это, я тут же понимаю, какую глупость сморозил. Проспать-то я, конечно, проспал, но это вряд ли объясняет то, как я оказался на крыше.

— Соре дэ? — невозмутимо требует продолжения Токисака, как будто ожидала подобного ответа.

— Цкамаэтакунай кара, хащиго ноботта.

— Дэ? Соре га сэцумеи наренай кедо.

Это в конец меня озадачило. Какого ещё ответа она может ждать от меня?

— Макемащта, — ответил я первое, что пришло в голову и поклонился, — Аната но качи дэсу.

— Аа, гаккари, — как ни странно, Токисака оказалась скорее разочарованной таким ответом, чем разгневанной или раздражённой. Тёмная аура, которую я почувствовал в первый момент её появления, как будто испарилась пока я пытался оправдаться.

Додумав все самые насущные мысли, я замечаю, что мы всё ещё стоим друг напротив друга. Потихоньку реальность возвращается ко мне, и я понимаю, что, какой бы странной ни была текущая ситуация, нам так или иначе надо идти на уроки. Но указывать на это моей непредсказуемой собеседнице совсем не хочется и я лишь достаю смарт — свериться с часами. На экране 8:40 и никакого сочувствия опоздавшим.

— Пфф, — Токисака морщится, — цумаранай йацу.

Не добавив ни слова больше, она разворачивается и решительной походкой направляется к выходу с крыши. Промедлив несколько секунд, я бегу за ней.