Глава четыре

Неспешно спускаясь по лестнице — во время урока и в нескольких шагах от одной из лучших учениц школы — я чувствую себя довольно сумбурно. Где-то на задворках сознания мелькают мысли о предстоящем разговоре с учителем, но вопреки здравому смыслу меня это мало волнует. Уже даже выскочило из головы, какой же сейчас предмет у нашего класса.

Моё внимание занято Токисакой Айкой и нашим недавним разговором. Она видимо этого не замечает и вышагивает впереди меня с таким видом, как будто всё время мира в её распоряжении. Впрочем, быть может так и должны себя чувствовать ученики, посещающие занятия скорее из жалости к учителям, чем ради “получения образования”?

Но даже если так, зачем вообще она притащилась за мной на крышу?

Поначалу можно было бы подумать (хотя в тот момент мне было, конечно, не до подобных размышлений), что она пришла из чистого импульса праведной ученицы. Всё равно остаётся неясно, зачем ей понадобилось выглядывать из окна коридора именно в тот момент, когда я поднимался по лестнице, но по крайней мере такое объяснение было бы удовлетворительным, если бы не её дальнейшее поведение.

Несмотря на отсутствие вразумительных ответов или каких-либо смягчающих обстоятельств, она почему-то сменила гнев на разочарование. По-настоящему праведная ученица не могла быть “разочарована” моим поведением. Хотя бы уже потому, что не должна была ожидать ничего хорошего от человека, залезающего в школу по пожарной лестнице.

Значит, Токисака чего-то ждала от меня? Но чего?

На этом моменте моё воображение застопоривается. Впрочем, неудивительно. Если подумать, а что я вообще знаю о ней?

Во-первых, Токисака Айка — лучшая ученица. Даже если не брать математику, у неё высокие баллы и по всем остальным предметам. Достаточно высокие, чтобы стабильно занимать первое место в рейтинге.

Во-вторых, насколько я могу судить у неё довольно большой фанклуб. Для многих (хотя, безусловно, не для всех) парней и девушек она является кумиром, однако не похоже, чтобы её это особо радовало. Скорее наоборот, Токисака обращается с ними довольно холодно. Хотя, откуда мне знать, быть может и не со всеми.

В-третьих, она безусловно эксцентричная личность. Но это лишь удобное слово, позволяющее описать кого-то, не давая никаких полезных объяснений.

Ну и ещё по мелочам. Похоже, несмотря на всю её правильность и успехи в учёбе, отношения с учителями у неё не всегда гладкие. Трудно сказать наверняка, но уж во всяком случае она не из тех отличниц, кто поддерживает “дружеские” отношения с учителями и считает своим долгом пресекать всевозможные нарушения порядка. Она не только не входит в учсовет, но похоже считается их антагонистом (впрочем, быть может это лишь следствие того, что кое-кто слишком усердно пытался её туда затащить).

Но разве подобная подборка фактов может описать человека?

Как бы я не размышлял надо всем этим, мои вопросы остаются без ответа, а Токисака тем временем доходит до дверей своего кабинета. На прощанье она лишь одаряет меня холодным взглядом и, не говоря ни слова, входит в класс.

Несколько секунд я стою как будто ожидая какого-то продолжения (например, услышать, как она извиняется за опоздание?), но вскоре понимаю что пора и мне на урок. Я бреду дальше по коридору, пока не дохожу до двери с вывеской 1-C. Взявшись за ручку двери я наконец понимаю, что вместо пустых размышлений о Токисаке мне следовало бы подумать о том, что буду говорить учителю.

Однако, стоит мне войти в класс, как я обнаруживаю, что опасения были напрасны. Место учителя пустует, ученики сбились в группы и болтают между собой. У доски извечная парочка “художников” рисует всякий трэш…

Одним словом, самообучение. В самом разгаре.

На шум двери в мою сторону оборачивается несколько голов, кто-то видимо принимает меня за учителя и прячет улики, пытаясь выглядеть прилежным учеником. Но вскоре всё успокаивается и лишь один парень продолжает пялиться на меня.

— Йо, Лёща — произносит он, — Нани о щини китта но? Кёщи га най дэс кедо.

— Охайо, Щиньджи. Кёо мо геньки дэс нэ? — я сажусь на своё место и раскладываю вещи.

Похоже, что ещё полчаса мне придётся выслушивать болтовню этого типа, но я не сдамся так просто. Не обращая внимания на его недовольное лицо, я смотрю на доску. Среди разнообразной мазни, поселившейся там, едва можно различить несколько серьёзных иероглифов, по всей видимости оставленных учителем. Но, судя по всему там нет каких-то конкретных заданий, а даже если есть — мне уже никак не разобраться в написанном. В таком случае можно просто заняться домашкой на завтра.

— ..Хьто но ханащи о кике-ё! — тем временем продолжает Щиньджи, предыдущие реплики которого я видимо прослушал.

— Варуй-варуй, — извниняюсь я с натянутой улыбочкой.

— Моо, дайджина кото дэс кедо! Оретачи ва караоке ни ики о цуморимас. Ащта но гого ни. Дэ, анта га ику дещё?

— Караокэ-нээ, — задумчиво потягиваю я. Вообще-то я ничего не имею против караоке, но зная Щиньджи отношусь к этой затее подозрительно. Когда он приглашал меня в прошлый раз, это был просто какой-то клуб разбитых сердец. — Хьтоцу но щицмон га аримасс. Соно “оретачи” ва дарэ?

— Цуметай н даё, Лёща. Оре га ику но кото га таринай то юу но?

— Ээ, маттаку соно тори дэс! Таринаи н даё. Анататачи но кои но ями ва омощирой дэ ва най н дэс, — произношу я, стараясь прозвучать как можно убедительнее.

— Щинью то омотта, — отвечает Щиньджи театрально-печальным голосом, — Маа, щкатанай дэс. Аната га джёсэй га иру то икенай но нара, цуретэ ики мисэру!

— Вакатта-вакатта, — говорю я, не особо вслушиваясь в сказанное, но тут же понимаю, что что-то не так, — Ээ? Нан то юуно?

— Кики но тоори! — Щиньджи отворачивается, изображая обиду.

М-да. Похоже, что я подписался на что-то лишнее. Если Щиньджи действительно сумеет затащить на своё караоке каких-нибудь девчонок, мне придётся прийти. А если не сумеет и я не приду, он меня ещё долго будет дразнить “несчастным лавеласом”. “Щката га най”, думаю я про себя. Произносить это в слух было бы слишком опрометчиво и я молча принимаюсь за домашку по математике.

***

Звонок звенит как раз перед тем, как я ставлю последнюю точку в последнем уравнении. Поставив эту точку, я наблюдаю как ученики разбредаются на перемену или группируются в стайки.

Я вспоминаю утренний инцидент и выхожу вслед за одноклассниками в коридор — мне надо пройтись и обдумать случившееся. Тем более, если вдруг меня заметил кто-то из учителей (что довольно невероятно само по себе, но всё же не исключено, учитывая, что меня нашла Токисака), уж лучше будет встретиться с ними вне стен нашего класса.

С такими мыслями я прогуливаясь по коридору, то и дело здороваясь со знакомыми. Никаких умных мыслей в голову не приходит. Дойдя до выхода на лестницу, я поворачиваю обратно и ловлю себя на мысли, что в какой-то мере ожидал встретить кого-то, кто заговорил бы со мной. Но, конечно, я не настолько популярен, чтобы быть в центре внимания каждую перемену, и в итоге я возвращаюсь в класс ни с чем.

— Дощитэ сонна као суру но, Лёща? Мата хьтори дэ аруку но ва цумаранай дэс ка? — встречает меня единственный человек, всегда готовый подбодрить меня своим излишним вниманием.

— Анта но кучи кара сонна кото кикитаку най, — отвечаю ему в тон.

Щиньджи, конечно, на этом не успокаивается и наша унылая перебранка продолжается. Когда звонок на урок наконец звенит, я даже немного удивлён тем, куда же ушла вся перемена.

— Охайо, минна! — провозглашает слишком несерьёзным (хотя уже вполне привычным) голосом вошедшая учитель, — кёо мо ёрощку нэ.

— Охайо гозаэмас, Сасаки-сэнсэй — отзывается класс.

Так начинается второй урок — физика. Вообще-то, я не слишком интересуюсь физикой как предметом, но наш учитель рассказывает с такой увлечённостью, что трудно оставаться совсем безразличным. И я послушно строчу в тетради бессмысленный конспект происходящего.

***

— Джя, мата докока дэ! — с присущей ей витиеватостью прощается с нами Сасаки-сэнсэй.

Начинается долгожданный обеденный перерыв. Сегодня утром мне было не до бэнто и я иду вслед за толпой в столовую. Выходя из класса, я почти ощущаю на себе ехидный взгляд Щиньджи, который, напротив, в кои-то веки обедает в классе.

Проходя по коридору, я машинально притормаживаю у кабинета 2-B. Именно в него сегодня утром зашла Токисака. Именно там она должно быть распаковывает сейчас свой тэзукури бэнто, улыбаясь очередной глупости своей шумной подруги (если, конечно, у неё такая имеется).

Но мне, впрочем, не должно быть до этого никакого дела и я прохожу мимо. Ещё с полминуты я думаю, что она вот-вот окликнет меня или похлопает по плечу, но в реальности ничего столь интересного не происходит.

Дойдя до столовой, я встаю в очередь, в которой никому нет малейшего дела до моих мыслей. Тут все по-своему равны — от первогодок до выпускников…

Хотя, пожалуй, это не совсем верно, думаю я, заметив робкого паренька из 1-B, заказывающего подозрительно много булочек. Да, и в нашей школе встречаются желающие воспользоваться своими преимуществами в корыстных целях. И, конечно, те, кто согласятся на что угодно в надежде на то, что их будут поменьше трогать. Дождавшись своей очереди, я заказываю омлет с помидорами и рис, и, получив свою порцию, занимаю первое попавшееся место.

Проходит несколько десятков секунд, прежде чем до меня наконец доходит, что я сел за один столик с компанией Харуки — персонажа, известного на всю школу своей задиристостью.