004
Я заканчиваю перевод к обеду и спускаюсь в гостиную с аккуратной стопкой испечатанной бумаги. Оставив её на столике, я иду в кухню помочь с приготовлениями, но Ти уже заканчивает готовить и по сути остаётся лишь перенести блюда. Когда мы только переехали сюда, мне казалось странным вот так переезжать из кухни в гостиную и обратно, но теперь я уже давно привык.
Закончив с приготовлениями, мы садимся за стол и принимаемся за еду.
После обеда, убрав его следы со стола, мы остаёмся в гостиной читать за чашкой чая. Ти — свежепереведённую историю, я — ещё не переведённую.
Закончив читать и отложив стопку в сторону, Ти негромко спрашивает:
— Почему все истории, которые ты переводишь, такие безнадёжные?
Вопрос застаёт меня врасплох и я не знаю что ответить. Для начала: правда ли это? Неужели из всего, что я когда-нибудь переводил, нет ничего “позитивного”? Ведь должно же было быть хоть что-то! Порывшись в памяти, я достаю оттуда одну историю, дорогую моему сердцу.
— Ты всё же преувеличиваешь. Не все, конечно. Разве ты не помнишь историю о девушке-библиотекаре, тайно сражающуюся с монстрами по ночам? Первый том кончается на идеальной романтической ноте.
— Мм, и сколько лет назад это было? “Исключения лишь подчёркивают верность правил”, разве нет?
— Пусть так. Пожалуй, что ты и права. Что же, тогда придётся найти какое-то объяснение. С одной стороны, можно было бы сказать — “жизнь есть страдание”, но не мне говорить такое. Тем более, достоверно известно, что существуют книги с более позитивным взглядом на жизнь. Что же тогда? Стоит ли сказать, что эти книги худшего качества? Не знаю. Кто я такой, чтобы оценивать их? В конце концов, быть может это лишь дело вкуса? Если подумать, я перевёл ту фэнтэзийную историю именно потому, что она понравилась мне. Но, с другой стороны, необходимой причиной для того, чтобы она понравилась мне было то, что я её прочитал. Причина, по которой я прочитал её — один путешественник обменял её на одну из книг, которые были у меня тогда с собой.
— Выходит, ты по своей воле не читаешь литературу, — не дав договорить, Ти заканчивает мысль за меня, — которая с большой вероятностью окажется позитивно настроенной, и потому не переводишь её? Тогда остаётся лишь переформулировать вопрос: почему ты выбираешь безнадёжные, депрессивные, трагичные истории?
— Быть может, даже это не совсем верно. Если посмотреть на список моих переводов, можно заметить, что авторов не так и много и все они связаны между собой. Может быть, стоит сказать, что я как начал с одного короткого рассказа одного автора, так и продолжал искать из той точки, лишь расширяя круг, но не перескакивая в другие области.
— Если не считать той истории.
— Если не считать “Книжных монстров”, да.
— Так почему же ты не стал расширять познанную область вокруг этой истории?
— Действительно, почему же?.. — я как будто задумался, но скорее пытался получше сформулировать ответ, уже возникший в моей голове — Быть может мне показалось, что то, что я найду вокруг будет способно лишь умалить моё впечатление? Видишь ли, та книга стала слишком дорога для меня.
— Мм.
— И всё же почему ты спрашиваешь об этом сейчас?
— Почему? Наверное, потому что в этой истории рассказчик слишком часто озвучивает безнадёжность своей жизни. Всё-таки в большей части работ эта мрачность не подаётся столь открыто.
— Пожалуй. Думаю, он смог написать так лишь потому, что планировал умереть, завершив эту работу.
“Так странно живут люди”, как будто говорит грустным взглядом Ти, но не произносит больше ни слова. Мы молчим несколько долгих мгновений.
— Если подумать, может быть есть и ещё одна причина по которой я предпочитаю мрачные, или во всяком случае безрадостные, истории: слишком часто попытки передать позитивные чувства словами плохо резонировали со мной. Счастлив я или нет, но я всегда могу посочувствовать трагедии, быть может пожалеть, а может позлорадствовать над заслуженными страданиями персонажей; а вот сопереживать чьему-то нарисованному счастью для меня бывает трудно, порой невозможно.
У меня, как мне порой кажется, что-то не в порядке с эмпатией. Или, во всяком случае, что-то не так, как у “нормальных людей”. Впрочем, последнее даже сомнений не вызывает.
— Мм, кажется понимаю.
Ти встаёт с кресла и кладёт стопку бумаги передо мной.
— Эй, почему бы нам не спуститься на море?
Я вспоминаю свою ночную прогулку. С чего бы нам обоим пришла в голову одна и та же идея? Неужто всё влияние сэнсэя с его пристрастием к морским темам?
— Почему бы и нет.
Через пятнадцать минут — на сборы ушло слишком много времени — мы уже повторяем мой ночной спуск. Впрочем, повторением это можно назвать лишь с большоой натяжкой. При свете медленно заходящего солнца спуск теряет свой сюрреализм и приобретает новые оттенки страха — во всяком случае для неподготовленного человека. Для нас с Ти это почти рутина. Свалиться вниз тут можно лишь по собственной глупости, но на всякий случай мы пользуемся страховкой. От страха остаётся лишь обострённое чувство реальности момента.
Приземлившись на пляж, мы идём по гальке. Медленно, шаг за шагом, приближаемся к неспокойному морю, посылающему пенящиеся волны на бесконечный приступ суши.
— Глупое Море Не Может Перестать Качать Меня На Своих Волнах, — произносит Ти нечто непонятное.
— Что это? Название?
— Ага. Так называется одна из тем в опере ** “***”. Сегодня утром он прислал мне ноты, черновик.
— Аа, **. Да, это на него похоже. И как опера?
— Продвигается потихоньку. Но это, надо сказать, довольно странное произведение. Вместо привычных запутанных гармоний, он использует простые прогрессии аккордов и понятные мелодии. Но инструментовка.. такое количество перкуссии в опере я ещё не видела.
— Звучит интересно.
— М-да. Хотелось бы послушать, как оно звучит. Но боюсь до нас премьера дойдёт нескоро.
—