??????????
Густые клубы белого пара — который почему-то больше хочется назвать дымом — поднимаются над стальной машиной в темноту, заполненную мерным шипением. Помощник машиниста что-то кричит тому из тендера. Сонные проводники лениво открывают двери вагонов. Но мы с Ти продолжаем стоять и наблюдать за приготовляющимся к отправлению поездом. У нас немного вещей, так что заходить в вагон раньше времени нет смысла.
Мимо нас проходит сердитый пожилой мужчина с огромным чемоданом на тележке и сумкой через плечо. Вскоре до нас доносятся звуки его препирательства с проводником. Затем ещё несколько минут проходят под аккомпанемент паровоза. Постепенно подтягивается всё больше пассажиров. Семейная пара с ребёнком, компания смеющихся молодых девушек, мужчина в котелке. В конце концов, когда на часах остаётся три минуты до отправления, мы тоже направляемся за ними. Поднимаясь по ступеням, я наблюдаю как паровоз выпускает пар из боковых отверстий снизу и платформа как будто погружается в туман. Затем — мягкие кресла, помигивающая лампочка, темень за окном, свисток паровоза и мы отправляемся.
Поезд разгоняется под ускоряющееся постукивание колёс и поршней. Пейзаж за окном опускается в полную тьму когда мы выезжаем из города, а затем постепенно начинает светлеть. Но город уже остался там, позади, и нас окружают поля и виноградники, отгороженные лесополосой вокруг дороги. Поезд плавно замедляется и с лязгом мы останавливаемся на как будто заброшенной станции. Впрочем, если приглядеться, можно заметить как шторы одного из окон двухэтажного здания на несколько секунд отодвигаются и оттуда выглядывает человек. Из поезда выходит один пассажир и медленно волоча за собой пожитки направляется к зданию. Паровоз вновь свистит и почти столь же медленно отправляется в путь.
Я отворачиваюсь от окна и вижу, что Ти задремала с книгой в руках. Аккуратно, чтобы не потревожить её, я забираю книгу и, заложив открытый разворот, кладу на сиденье напротив. Это “Искусство после какофонии” — сборник эссе о новейших идеях современной экспериментальной музыки. Пораздумав немного, я вновь открываю книгу и принимаюсь читать.
Первая статья не тратит времени на хождение вокруг да около, а сразу переходит к главному. “Что такое музыка? Что вообще такое искусство?” — задаётся вопросом автор и я быстро угадываю его ответ: “то, что мы воспринимаем с эстетической точки зрения”. Из этого вытекает разграничение между “искусством создаваемым” и “искусством воспринимаемым” и субъективность самого понятия. Всё это очень похоже на абстрактный манифест, призванный, быть может, подготовить читателя к дальнейшим музыкальным идеям. Я пролистываю до следующей статьи. Тут описывается нечто под названием “микротональность”: кажется, смысл в том, чтобы использовать больше двенадцати нот в одной октаве. Увы, голый текст без возможности прослушать хоть что-то мне не даёт никакого представления о том, как звучит такая музыка. Я перехожу к следующей статье. “С развитием технологий звукозаписи мы наблюдаем возникновение нового направления в музыке. Как бы ни стремились создатели аудиотехники к идеальному воспроизведению оригинального звука, всё оборудование от микрофона до считывающей иглы — такие же физические объекты, как музыкальные инструменты. Отсюда несложно сделать вывод..”
Наконец, я делаю вывод и откладываю книгу обратно. Все эти идеи, выглядящие привлекательно или скучно на бумаге, для меня слишком туманны пока не обращены в звуки. Кажется, единственная радикальная идея, которую можно прочувствовать на себе в любой момент — та, про которую мне рассказала Ти: слушать окружающий мир эстетически.
Как будто почувствовав, что я подумал о ней, Ти открывает глаза.
— Мм, ещё долго ехать? — спрашивает она сонным голосом.
Я гляжу на часы.
— Минут пятнадцать, если верить расписанию.
Ти выглядывает в окно. Облако пара застилает вид на несколько десятков секунд, затем улетучивается прочь. Разглядев пейзаж, Ти произносит:
— Да, похоже что подъезжаем, — затем, кивнув на книгу, добавляет, — И как тебе этот опус?
— Мм, ну, мне трудно понять как должна звучать музыка без того, чтобы её услышать. А философские размышления.. интересно, конечно, но я не уверен, что из этого получится хорошая музыка.
— Ну, музыка может быть субъективно хорошей или плохой вне зависимости от инструментов и техник, которые используются при её создании. Все эти “философские” размышления по сути сводятся к тому, чтобы использовать более разнообразные способы создания и восприятия музыки. А это, как мне кажется, хорошо.
Помолчав некоторое время, мы замечаем, что поезд опять замедляется. Поднявшись, размяв уставшие конечности, мы забираем вещи и идём к выходу.
Проводник закрывает за нами дверь, несколько пассажиров поднимаются через другую дверь в соседний вагон. Платформа, на которой мы оказались, пуста. Вокруг тоже пустынно: ни единого здания, лишь дорога уходит куда-то в глубь полей. Вдалеке маячат горы, покрытые зеленью. С конца платформы Ти машет мне рукой. Я догоняю её и мы выдвигаемся по грунтовой дороге прочь от артефактов цивилизации. Паровоз даёт прощальный свисток и медленно уплывает вдаль посреди клубов пара.
Когда спустя несколько минут я оборачиваюсь, “станция” остаётся столь же пустынной: с другой стороны железной дороги расположено лишь небольшое одноэтажное здание. За ним — продолжение всё той же дороги, что и здесь.
Дорога поднимается и спускается на небольших холмах, по сторонам пожелтевшие поля сменяются виноградниками, а далёкие горы становятся лишь немного ближе. Лишь облака меняются независимо от нашего движения — нам не уйти от них, они сами уходят когда хотят.
На пороге нас встречает пожилой мужчина с седеющей бородой и растрёпанными волосами. В левой руке он держит кисть, с которой чуть ли не капает красная краска. Жестом, больше похожим на взмах волшебника, он приглашает нас внутрь. Маленькая красная капелька всё же не выдерживает, срывается с кисти и улетает на землю. Мы проходим внутрь деревянного строения и вслед за хозяином следуем через лабиринт узких проходов, вдоль и поперёк разрисованных яркими красками. Впрочем, мы идём слишком быстро, чтобы успеть разглядеть, что же они изображают.
Наконец, мы входим в комнату, которая была бы просторной, если бы её не переполняли горы случайного скарба. Стулья, куски дивана, драпировки и скатерти, наполовину разрисованные грубыми мазками холсты, глиняные вазы и мраморные бюсты. В центре всего этого безобразия остаётся небольшая свободная полянка, посреди которой расположен мольберт. На первый взгляд то, что изображено на холсте, представляется мне красочной абстракцией.
Хозяин находит в куче хлама пару уцелевших табуреток и усаживает нас. Затем, всё так же не говоря ни слова, он удаляется через другой проход и начинает шуметь посудой. Предоставив событиям развиваться своим чередом, я начинаю разглядывать картину. Когда я приглядываюсь, она больше не кажется мне лишь абстракцией, я начинаю различать контуры чего-то, отдалённо напоминающего город. Но цвета — цвета этого города ненормальны. Как будто кто-то дистиллировал фейерверки и щедро полил дома, улицы, деревья получившейся жидкостью. Впрочем, нельзя сказать, что только цвета на картине необычны. На самом деле и перспектива, и контуры “объектов” искажены в причудливые формы, про некоторые из которых нельзя сказать с точностью, что же они изображают.
Через несколько минут, которые мы проводим в молчании, хозяин возвращается с небольшим ржавым подносом. Джезва, три кофейных чашки и корзина с печеньками громоздятся и теснят друг друга. Заметив, что стол в комнате так и не материализовался, он раздаёт нам чашки, разливает по ним кофе, ставит поднос на пол и лишь затем достаёт из кучи хлама тумбу, на которую в конце концов водружает несколько опустевший поднос.
— Ну что же, — прокашлявшись, начинает он; мне кажется, что он очень долго не разговаривал, — Приветствую вас в моём скромном жилище. Достаточно иронично, что судьба забросила нас в одно место.
— Судьба? Быть может мы просто мыслим подобно? — Ти отвечает так, как будто продолжает разговор, случайно прерванный минуту назад.
— Кто знает.. В прошлый раз мне так не показалось. Я же “попросту слишком старомоден”.
— Не всё в жизни сводится к искусству.
— Смотря в чьей жизни, — он усмехается.
— Ты изменился.
— Ты тоже. Думаю, это к лучшему.
Застигнутый врасплох этим внезапным диалогом старых знакомых, я лишь потягиваю на удивление вкусный кофе.